Дизайнер для интеллектуалов, расчетливая законода­тельница моды и неутомимый трудоголик - такой она была до последнего показа в Милане.

Сделав полшага на подиум, из-за кулис выглядывает маленькая женщина в черной юбке в складку и белом джемпере с отложным воротником, как у мужской ру­башки. Она скорее похожа на школьную учительницу, чем на дизайнера с мировым именем, и поверить, что это ей зал полчаса аплодирует стоя, не так-то просто. Впрочем, вот уже почти двадцать лет Миучче Праде удается морочить голову всей модной общественности куда более изысканными способами.

Ее фамилия — мировой бренд, ее вещи — культ, ее стиль копируют и цитируют коллеги по цеху и «уличные» бренды. О ней известно почти все. Или ничего?

Я думаю об этом, сидя в самолете, летящем в Ми­лан. Через каких-нибудь три часа я увижусь с Миуччей в знаменитом офисе-студии, где в центре ее каби­нета возвышается труба с гладкими никелированны­ми краями — по ней можно съехать с третьего этажа прямо во внутренний двор. (Миучча уверяет, что ино­гда она именно так и делает). Это инсталляция зна­менитого немецкого художника Карстена Хеллера, которого поддерживает фонд Prada.

— Я не отделяю моду от всего, что меня интересует в жизни. Я так долго себе это запрещала, пока однажды не спросила: а собственно, почему?

Должно быть, Миучча Прада задалась этим вопросом в 1993 году, когда вместе с мужем и совладельцем Prada Group Патрицио Бертелли она создала проект Prada Milano Arte, который превратился в фонд ее имени.

Вы, вероятно, уже сделали вывод о слиянии моды с искусством в творчестве Прады? Напрасно.

— Я настаиваю на том, чтобы мой фонд восприни­мали отдельно от моего бренда, — заявляет она в интервью International Herald Tribune. — Я занимаюсь искусством вовсе не для того, чтобы лучше продавались мои сумки. Ровно наоборот.

Впрочем, это ей совершенно не мешает превра­тить свой офис в арт-объект, заказать интерьер бутика в Нью-Йорке знаменитому Рему Колхасу, а ма­газина в Токио — швейцарскому архитектурному дуэ­ту Жаку Херцогу и Пьеру де Мерону. И новость о том, что фотографом для нашей съемки будет художница-провокатор Ванесса Бикрофт, Прада воспримет на ура. Еще бы: обычно Ванесса раздевает своих моде­лей, но тут обыкновенные женщины, с ног до головы одетые в кружево, обнажили себя куда сильнее.

— Почему все-таки кружево, да еще в таком количестве — тридцать два ажурных выхода из сорока трех?

— Все просто: когда я готовила коллекцию, кусочек кружева прилип к моему платью, и я вдруг поняла, как это красиво. Дальше оставалось только заказать нуж­ное количество шитья в Швейцарии.

Действительно, куда уж проще?! Женщина, вос­певшая «бабушкины» пальто и ридикюли, скром­ные синие, коричневые и темно-зеленые платья,   застегнутые на все пуговицы, вдруг создает кол­лекцию воздушных платьев, блузок и юбок теле­сного, небесного, бронзового, черного и оранжево­го цвета. Можно подумать, что это не Прада пред­ставляла в 1990-х платья под лозунгом «одежда для интеллектуалок». Можно подумать, что это не она утверждала, что «настоящий шик — в отсутствии шика». И не она несколько лет подряд воспевала в сво­их коллекциях достоинства безликой униформы:

— Форма дает возможность оставаться самой собой. Вам не нужно демонстрировать всем, кто вы такая. Вы­ставлять себя напоказ, на мой взгляд, бессмысленно и совсем не привлекательно.

— А разве кружево — не лучший способ «показать все, что скрыто»?

Она иронично улыбается:

— Я хотела, чтобы сквозь кружева была видна не просто сексуальная, а по-настоящему сильная жен­щина. Все время стремиться выглядеть сексуальной — это ведь постоянно сравнивать себя с воображаемой соперницей. Все время бояться ей проиграть.

Вы думаете, эта сильная женщина пришла на интервью в одном из своих кружевных шедевров? На ней изумрудно-зеленый легкий пыльник до колена, ткань — из последней мужской коллекции, свободный крой и рукав-реглан, под ним белая майка с порван­ным воротником — дизайнерский эффект долгой но­ски, и только кожаные черные туфли на высоком ка­блуке с торчащими сзади оборками — точно с послед­него показа. Или не точно?

— Что-то не припомню, разве такие туфли были в вашей коллекции?

— Такие. Просто я перепонку отрезала. — И снова улыбается. — Мне кажется, так сексуальней.

Ну разумеется — сексуальней, сильнее и женствен­ней. Я уже не придираюсь к словам. Я понимаю, что в этом вся Прада.

— Как вам удается предвосхитить, что будет самым модным в сезоне?

— Знаете, хитрость состоит в том, что я ничего не предвосхищаю. Конечно,   порой очень хочется угадать, чего от тебя ждут, но в моде «угадать» и «уго­дить» далеко не всегда одно и то же. Стоит толь­ко начать кого-нибудь ублажать — ничего хорошего не получится. Сделать то, что от тебя ждут, — значит не сделать ничего нового. А мне это, сами понимаете, не подходит.

В этом уж ей точно можно поверить. Миучча Пра­да много раз в жизни делала то, чего от нее не ждали. Богатая наследница бросила вызов семье, презрела ее буржуазные ценности, получила диплом политолога, стала феминисткой и даже коммунисткой, — а потом неожиданно для всех вернулась в семью, вышла за­муж за будущего совладельца огромной империи моды и сама начала создавать одежду, которую целыми кол­лекциями теперь скупает новая буржуазия.

— Быть модным — значит жить чуть-чуть быстрее, чем все остальные, — говорит она и делает глоток зеленого чая, заваренного из пакетика (я не верю своим глазам: должно быть, это тоже для скорости).Раньше одна тенденция длилась полгода — ее хвата­ло на весь сезон. А сегодняшняя женщина каждый день хочет быть другой. Моя одежда должна дать ей такую возможность.

Раньше и впрямь ей легко удавалось задать тон всего сезона. Спросите любого обозревателя моды: так что же мы будем носить этой зимой? И он ответит не заду­мываясь: сходите на показ Prada.

Так теперь она собирается творить еще быстрее?

— В свое время я говорила: «Я люблю одежду и не лю­блю моду». Не буду отпираться. Но сегодня мода стала гораздо больше, чем просто одежда. И мне это нравит­ся. Можете считать, что свое мнение о моде я измени­ла. Она теперь гораздо лучше отражает реальность.

Быть модной — значит не просто быстро бежать или куда-то спешить. Миучча Прада должна знать и чув­ствовать, что творится в сегодняшнем мире. Только о законах реализма с его требованием отражать дей­ствительность, как в зеркале, лучше сразу забудьте. В своих коллекциях она отражает только саму себя:

— Меня не интересует наряд. Меня интересую я. Наряд сложится сам, как психологический портрет.

Она уверена, что дизайнер должен делать то, что нравится ему самому. Тогда это точно понравится кому-нибудь еще.

— Мода — это очень просто. Главное, чтобы мне не было скучно. Я много раз убеждалась: никогда ничего хорошего не получается, если нет какого-то внутрен­него оживления, возбуждения.

— Итак, рецепт прост: надо прислушиваться к себе?

— Вот именно. Иначе все превращается в подделку, в клише.

К счастью, то, что нравится Миучче Праде, нравит­ся еще тысячам женщин. И оказывается, там, где у лю­бого другого дизайнера есть строгий расчет, жесткая формула успеха и продуманная PR-стратегия, у Прады — одна сплошная интуиция.

— И удовольствие от работы, — добавляет она.

— Да, вы же известный трудоголик!

— С   чего   вы   взяли?!   Наоборот,   я   невозможно ленива.

— Значит, ваша работоспособность — еще один миф?

— Ну не знаю. Мой лозунг: никогда не уставать.

— И как же вам это удается, когда нужно успеть сде­лать столько дел?!

— Вы знаете что, всех дел не переделаешь! Я просто остаюсь дома, лежу в кровати и ничего не делаю.

— Прямо буддистский подход к жизни.

— Да какой там буддизм, я, между прочим, даже соврать   что-нибудь   могу,   если   уж   очень в офис идти неохота.

— А кому врать-то? Вы же босс.

— Всегда есть люди, которые от тебя что-то ждут. Секретари,   которые   запланировали   тебе десяток встреч, партнеры, которые хотят, чтобы ты выступи­ла на заседании, журналисты...

— Кстати, о журналистах: вы так редко даете интер­вью. За что вы их так не любите?

— Наоборот, я очень люблю разговаривать с людьми. Особенно если они умные. Иногда им даже удается задать вопрос, который заставляет задуматься.

— А если критикуют?

— К некоторым прислушиваюсь, а некоторых хо­чется убить, — в ее тихом голосе начинает сильнее зву­чать раскатистый итальянский акцент.

Она говорит серьезно и не вполне. Улыбается и хму­рит брови. Торопится ответить и подыскивает слова. Говорит тихо, но тоном, не терпящим возражений. О чем-то одном и сразу обо всем.

— Знаете, чему еще я научилась за это время? Все де­лать самой.

— Миучча, это уж чересчур: вы же минуту назад так упоительно рассказывали про лень, что я слушала и от души завидовала.

— А это все от лени и вышло. Если хотите, это ин­стинкт выживания. Когда поручаешь что-то важное другим людям, то вроде и не делаешь своими руками, а все равно думаешь, прикидываешь, переживаешь.

Потом приходишь, видишь, что все не то и не так. Объ­ясняешь, как надо, снова ждешь. Слишком много вре­мени уходит впустую. Времени и сил. А так с первого раза все сделаешь сама. Быстро и точно.

— Отличный рецепт. Это чтобы времени на восьми­часовой сон и полноценный отдых хватало?

— Да. А еще на вкусную еду.

И на два бренда собственного имени, и на четы­ре коллекции в год, и на магазины по всему миру, и на культурный фонд, и на арт-проекты в Венеции, Нью-Йорке и Лондоне, и на семью, и, разумеется, на то, чтобы придумывать о себе новые мифы.

— Вы всегда так робко выходите на поклон после по­каза и стремительно исчезаете, что кажется, вы бои­тесь сцены. Скажите, а в кино, если бы вам предложи­ли, смогли бы сыграть?

— Конечно! — загораются ее карие глаза.

И я понимаю: передо мной настоящая актриса, ко­торая если и не играет пока в кино, то уже давно игра­ет свою жизнь. Быстро, точно и с удовольствием.